А. Предложные и беспредложные формы. Об управлении. Славянское управление в сопоставлении с греческий. Выводы.
В. Сопоставление структур греческих и славянских фраз: правило повторения структур. Исключения из правил. Структурные перемены в исключениях из правила. Теоретическое осмысление правила: психолингвистические вопросы. Межъязыковые классы языковых единиц. Общие и частные модели. О механизме производства речи при билингвизме. Применение теоретических выводов к cлавянскому материалу. Осложненные случаи. Недодифференциация и сверхдифференциация. О синтаксических кальках. Заключение.
Настоящая глава по структуре и форме изложения несколько отличается от предыдущих трех глав. Она распадается на два раздела — связанных между собой, но свободной связью; они оба имеют отношение к грамматике. Кроме того, в этой главе развивается не одна мысль, как в трех главах выше, а несколько. Именно поэтому название главы указывает только на область, к которой относится излагаемый материал, но не отражает ее основного содержания.
Два упомянутых раздела помечены литерами.{{127}}
Когда ранее мы сопоставляли славянский и греческий тексты, то можно было заметить, что греческой беспредложной форме в некоторых случаях соответствует славянская предложная. Например, см. на стр. 28 и далее 30. τῷ ἀντιδίκῳ съ сѫпьремь; 50. γιναῖκα на женѫ. С другой же стороны, нередки случаи, когда греческой предложной форме соответствует беспредложная славянская. В сопоставленных сплошных текстах (стр. 28) этого не встретилось, но такое явление не редкость. Например, в примыкающем к сопоставленным текстам чтении Ио 14,21, Сав 25б имеем: ủπὸ τοῦ πατρός оцьмь; ср. также в Сав несколько ниже: ἐν τοῖς ποσίς ногами (Мф 7,6; 316) и т.д. Если же греческой предложной форме соответствует в равной мере предложная славянская, то иногда наблюдается колебание в выборе предлога в славянском тексте (не только в пределах разных памятников, но и в пределах одной и той же рукописи) (например, у нас на стр. 52 наблюдали: 52. παρ᾽ ὑμῖν съ вами и въ васъ; 53: ἐν ὑμῖν ѹ васъ и въ васъ). На подобный случай указывает С.еродес: при переводе фразы οὐκ εἶρεν αἰτίαν ἐν αὐτῷ ряде памятников обнаруживаются вариации в выборе предлога: не обрѣте вины на немь/въ немь/о немь (Старославянские..., 315). Вcе перечисленные варианты не противоречат пословному принципу перевода, понимаемому в количественном смысле, так как беспредложная и предложная словоформы одинаково считаются за одно слово. Тем не менее проблематика, обозначенная нами с помощью показательных примеров, на наш взгляд, существенна для дальнейшего постижения механизма перевода славянских первоучителей.
Ранее было сказано, что при переводе учитывалась связь между славянскими словами, входящими в словосочетание. Эта связь в третьей главе рассматривалась применительно к полнозначным словам. Думается, однако, что эта связь должна проявить{{128}} себя и в так называемых служебных словах. Предположение это получено априорным, чисто логическим способом: если ключевое славянское слово "тянет за собой", детерминирует зависимое славянское, то связь между ними не может ограничиться простым соположением лексем, — между ними сохранится и формальная, синтаксическая связь. Следовательно, формальные элементы (в том числе и так называемые служебные слова) не претерпят воздействия исходного греческого текста. Логический стержень рассуждения таков: если мы говорим о сохранности славянских словосочетаний, то эта сохранность относится и к их синтаксической форме.
Это обстоятельство, по нашему предположению, поясняет, почему наблюдается, например, расхождение предложных и беспредложных форм в исходном и переводящем текстах. Расхождение обусловлено невниманием к синтаксической форме греческих словосочетаний и, напротив, сохранностью синтаксической формы славянских словосочетаний. Априорное рассуждение любой степени убедительности остается гипотезой и нуждается в проверке фактическим материалом.
Мы не можем заниматься всеми видами синтаксической связи и ограничиваем себя одним управлением.
Укажем, что управление представляет собой характеристику каждого отдельного (способного к управлению) слова, поэтому данный вид синтаксической связи иногда выводят за пределы грамматики и включают в лексикологию. Л.В. Щерба писал: "следует предостеречь от общераспространенного предрассудка, будто управление слов определяется грамматикой: на самом деле оно чаще всего оказывается принадлежностью каждого слова, а поэтому является фактом словаря" (Преподавание..., 93). Этот аспект вопроса (заданность управления в большинстве случаев списком) особенно подчеркивал В.А. Ицкович (Языковая..., 17). Действительно, если воспользоваться примерами того же автора,{{129}} то разница в управлении глаголов "говорить, рассказывать о..." и "излагать, описывать что-л."; "осудить на..." и "приговорить к ..." никак не обусловлена семантикой (глаголы по своим семемам совпадают) и может быть задана только перечислением глаголов в списке.
Противоположная точка зрения представлена Ю.. Апресяном, который говорит о связи между семантикой и синтаксисом и о их взаимном давлении друг на друга. Им же, правда, приведены и "противоречащие факты" (Экспериментальное..., 32 )
На наш взгляд, только формальный, а не семантический характер управления виден, во-первых, из факта широкой вариативности этого вида синтаксической связи (в пределах нормы — даже литературного языка). Ср.: "сказать, слышать, повествовать, думать, знать, писать — о...; про..."; "тосковать , грустить — о...; по..." и т.д. (подобная синонимика рассматривается в упомянутой работе Ю.. Апресяна). Во-вторых, формальный характер управления заметен и при вариативности с нарушением нормы: в московском транспорте нередко слышится фраза "Не забудьте оплатить за проезд"; мотивировать необходимость здесь прямого, а не предложного дополнения иначе как ссылкой на словарь, на кодифицированную норму — невозможно 1.
Таким образом, подобно тому как индивидуальна сочетаемость лексем, индивидуально и управление слов. Следовательно, нами разделяется концепция Л.В. Щербы.
Тем не менее управление мы относим к исследовательскому предмету не лексикологии, а грамматики. Дело в том, что при исследовании управления приходится заниматься не лексемами, а реляционными морфемами. Кроме того, если для лексикологии словоформы безразличны, здесь они выступают на первый план. И реляционные морфемы, и словоформы изучаются в грамматике 2. Тем объясняется изучение роли управления при переводе в главе, посвященной грамматике.{{130}}
Рассмотрим, как обычно, сначала фактический материал, а затем приведем теоретическое обобщение.
Случаев несовпадения в управлениях греческих и славянских слов довольно много. Например, в Мр 10,33 читается κατακρινοῦσιν αὐτὸν θανάτῳ осѫдѧтъ и на съмрьть (Сав 80а); τί ἐνδύσησθε (Мф 6,25) переводится вь что облѣчетесѧ (Сав 336); аналогично: τί περιβαλώμεθα (Мф 6,31) въ что одеждемъсѧ (Сав 34а); ἄρχων τις προσελθὼν τῷ Ἰησοῦ (Мф 9,18) переводится кьназь единъ припаде къ и҃сви (Сав 366); в другом аналогичном месте (Мф 17, 19) τότε προσελθόντες οἱ μαθηταὶ τῷ Ἰησοῦ инеем и пристѫпиша ѹченици къ ис҃ви (Сав 42а); наконец, в третьем аналогичном несте (Мф 18,1) προσῆλθον οἱ μαθηταὶ τῷ Ἰησοῦ наблюдаем выбор третьего переводящего глагола со сменой управления падѫ ѹченици его прѣдь нимь (Сав 41б)3; ср., далее: καὶ πάντων οἱ ὀφθαλμοὶ ἐν τῇ συναγωγῇ ἦσαν ἀτενίζοντες αὐτῷ и всѣьъ въ сьньмищи очи бѣста зьрѧщи на нь (Лк 4,20; Сав І24а); καὶ περιτιθέασιν αὐτῷ πλέξαντες ἀκάνθινον στέφανον и въздожищѧ на нь съплетъше трьнѣъ вѣньць (Мр 15,17; Сав 117б); ὁ ἀστὴρ ... προῆγεν αὐτοὺς звѣзда... идѣше прѣдъ ними (Мф 2,9; Сав 142а); ἀθῷός εἰμι ἀπὸ τοῦ αἵματος τούτου недостоинь есмь крьви правьдьнаго сего (Мф 27, 24; Сав 1І7а).
Интересно проследить за переводами греческих глаголов с приставкой συ(ν)- ; здесь, как правило, наблюдаются несоответствия в управлении между словами в греческих и славянских сочетаниях. Например: οἱ λῃσταὶ οἱ συσταυρωθέντες αὐτῷ разбойника распѧтая, сь нимь (Мф 27, 44; Сав 119а); οἱ συνανακείμενοι вьзлежѧщии съ нимь (Лк 7,49; Сав 130а); συνανέκειντο τῷ Ἰησοῦ вьзлежахѫ съ ис҃омь (Мр 2,15; Сав 796); ἐὰν με δέῃ συναποθανεῖν σοι аще ми есть съ тобою и ѹмрети (Мр 14, 31; Остр 27б). Ср. также: Лк 14,15; Ио 12,2; Ио 19,32; Мф 14,9; Мр 15,32; Лк 15,6; Лк 15,9; Мр 14,53; Мф 9,10; Лк 22,55, Во всех этих случаях в переводе{{131}} используется конструкция с предлогом съ и дательнын падежом (в чтении, указанном последним, правда, с модификацией).
Интересны также переводы греческого глагола ἀκολουθέω, требующего после себя беспредложного дательного падежа. В славянском регулярно имеем переводы с предложным служебным словом въслѣдъ: ὁ ἀκολουθῶν ἐμοὶ ходаи вьслѣдь мене (Ио 8,12; Сав 29а); ủμεῖς οἱ ἀκολουθήσαντές μοι вы шъдъшеи вь слѣдъ мене (Мф 19,28; Сав έ1а); ἀκολουθήσω σοι. идѫ ли вьслѣдь тебе(Мф 8,19; Сав 34б). Ср. также: Иф 8,10; Мф 9,19; Мф 9,27; Мф 20,29; Мф 19,21; Лк 9,57; Лк 9,61; Мр 2,14; Мф 21,9; Мф 4,25; Мф 12,14. Интересно соединение двух греческих глаголов в одном славянском с двумя предлогами в чтении Мф 21,9: ὄχλοι οἱ προάγοντες αὐτὸν καὶ οἱ ἀκολουθοῦντες народи же ходѧщеи прѣдъ нимь и вьслѣдь (Сав 846). Наконец, укажем, что хотя перевод ἀκολουθέω с помощью славянского предлога въслѣдъ наблюдается в абсолютном большинстве случаев, он не является единственно возможным: Ạκο λουθήσαμέν σοι по тебѣ идохомъ (Мф 19,27; Сав 31а).
Несовпадение управления выражает себя не только в предложных формах, но и в беспредложных. Например, в чтении Лк 4,22 καὶ πάντες ἐμαρτύρουν αὐτῷ и вси послѹшашѧ его (Сав 124а) в греческом имеем косвенное дополнение (в дательном падеже), а в славянском — прямое.
Несовпадение управления заметно также и в варьировании предлогов и послелогов. Ср.: ἕνεκεν τοῦ ὀνόματός μου имене моего ради (Мф 19,29; Сав 31а); ἕνεκεν ἐμοῦ мене ради (Мф 10,39; Сав 31а); τὸ σάββατον διὰ τὸν ἄνθρωπον ἐγένετο οὐχ ὁ ἄνθρωπος διὰ τὸ σάββατον сѫбота чл҃ка дѣлѣ бысть а не чл҃къ сѫботъ дѣлѣ (Мр 2,27; Сав 74а). Иногда наблюдаем в славянском одновременно предлог и послелог при одном предлоге в греческом: ἀντὶ ἰχθύος еда въ рыбы мѣсто змиѭ подастъ емѹ (Лк 11,11; Сав 67а).{{132}}
Несовпадение управления видно, кроме того, в отсутствии одно-однозначных отношений между греческими и славянскими предлогами: предлог въ, например, встречается в качестве соответствия греческим предлогам εἰς, ἐν , ἐκί; на соответствует ἐπἰ, κατά, ἐπάνω, πτός, εἰς, παρά; о сопоставляется предлогам ἀπό, διά, ἐν, περί, ủπέρ; по соответствует ἀνα, ἐκ, εἰς, ἐπί, κατά, μετά, πρός, ὀπίσω; ради встречается в словосочетаниях с греческими предлогами διά ἕνεκα и (ἕνεκεν) ; сь отвечает греческим предлогам ἀπό, ἐκ, εἰς, ἐνώπιον, παρά, πρός; ѹ наблюдается как "перевод" предлогов ἀπό, ἐν, ἐπί, παρά; къ соответствует предлогу πρός, и при переводе глагола προσέρχομαι, который в греческом требует беспредложного дополнения в дательном падеже, выступает в качестве предлога в славянских предложных дополнениях; за соответствуют предлоги διά, ủπέρ, περί и при переводе ἔδωκεν ῥάπισμα ѹдари за ланитѫ (Ио 18,22; Сав 111а). С другой же стороны, греческому εἰς соответствуют въ, на, по, съ; ἐν - въ, о, ѹ ; ἐπί — въ, по, ѹ и т.д.
Несовпадение управления в греческом исходном и славянском переводящем текстах видно, наконец, в интенсивном варьировании славянского управления в переводах. Например, εὐηγγελίζετο τὸν λαόν (Лк 3,18) в Асс переводится в одном месте как благовѣствовааше людемъ, а в другом — благовѣствоваше къ людемъ. Интенсивно варьирование управления и в границах разных евангельских памятников: в чтении Μр 2,5 οἱ δὲ εἶπαν αὐτῷ наблюдаем в соответствии с греческим они жу рѣшѧ ѥмѹ, но в чтении Мф 12,47 εἶπεν δέ αὐτῷ уже отступление от греческого рѣче же къ немѹ, хотя в третьем месте (Лк 1,61) греческая аналитическая форма приводит в переводе все-таки к синтетической славянской, — καὶ εἰπαν πρὸς αυτήν и рѣшѧ еи ыѫв Мф 21, 28 πρσελθὼν τῷ πρώτῳ имеем пришедъ къ прьвѹмѹ, т.е. прибавку предлога (так же и в Лк 8,41), хотя, правда, в Мф 7,15 синтетическая славянская форма поддержана подобной же греческой формой, — {{133}} οἵτινες ἔρχονται πρὸς ủμᾶς иже приходѧтъ къ вамъ; В Мф 8,3 ἥψατο αὐτοῦ коснѫ и греческое и славянское управления совпадают, но в Лк 22,51 καὶ ἁψάμενος τοῦ Ỡτίου αὐτοῦ и коснѫвъ въ ѹхо его и Мр 7,33 καὶ πτύσας ἥψατο τῆς γλώσσης αὐτοῦ и плинѫвъ коснѫ и вѫ ѩзыкъ греческому синтетизму соответствует славянский аналитизм; такое же соотношение и применительно к управлению глагола одѣти: в одном месте (Мф 27,28) соответствие греческому, а в другом (Мр 16,5) — прибавка предлога въ; то же самое и в связи с глаголом отвѣщати: в одном месте совпадение с греческим (Лк 4,4), а в других расхождение, причем интересно, что где в греческом аналитическая форма (ἀπεκρίθησαν πρὸς αὐτόν Ио 8,33), там в славянском синтетическая (отъвѣщаше емѹ иѹдеи), а где в греческом синтетическая (ἀπεκρίθη αὐτῷ ὁ κύριος Лк 13,15), там в славянском, напротив, аналитическая отъвѣща къ немѹ гд҃ь; глагол исплънѧтисѧ в Лк 1,4І; Лк 5,26 в соответствии с греческой формой обнаруживает беспредложное косвенное дополнение, но в Ио 12,3 используется предлог отъ (храмина же исполънисѧ отъ вонѣ хризмъныѧ), который, правда, также поддержан греческим текстом ἡ δὲ οἰκία ἐπληρώθη ἐκ τῆς ὀσμῆς τοῦ μύρου (так же в Мр 6,43); подобным образом перемена в греческом управлении влечет за собой перемену в славянском и по отношению к плакатисѧ (ср.: Мф 2,18 Ῥαχὴλ κλαίουσα τὰ τέκνα αὐτῆς рахиль плачѫщисѧ о чадъ своихъ и Лк 23,28 μὴ κλαίετε ἐπ΄ ἐμέ не плачитесѧ о мьнѣ), по отношению к принести, по отношению к покаятисѧ; ср., наконец, припадати с беспредложным управлением (припаде рѣка храминѣ тои) и с предложным (дш҃и нечистии припадахѫ къ немѹ) (Мф 9,18; Мр 5,33; Лк 5,8; Лк 8,28; Мр 3,11) (А.Сьϧберг, Синонимичное..., 16 и след.; мы не указывали представленность приведенных примеров в памятниках — соответствующие данные содержатся у Сьϧберга).
А. Сьϧберг в своей исчерпывающей по материалу и крайне интересной работе исследовал вопрос, "в каком отношении стоит{{134}} древнецерковнославянский перевод к греческому тексту и испытывали ли переводчики влияние греческой конструкции при выборе соответствующей древнецерковнославянской конструкции" (Синонимичное..., 85). Для ответа на вопрос ученый применил статистический анализ (им исследовалось, правда, не все славянское управление, а только противопоставленные друг другу аналитические и синтетические переводы) и пришел к выводу, что хотя греческое влияние, вообще говоря, имеется, "оно в явном виде преодолевается сильными тенденциями к аналитическим или синтетическим конструкциям", причем не устанавливается общей тенденции к аналитизму или синтетизму, так что каждая отдельная конструкция имеет свою собственную тенденцию (греческое влияние поддерживало не аналитические, а синтетические конструкции) (там же, 123). А. Сьϧберг с полным основанием относит управление к явлениям нормы (следовательно, определить управление конкретного глагола можно только обращением к списку, в котором он приводится) и пишет в этой связи: "Действительная норма славянской речи не может быть определена, но важно подчеркнуть, что, несмотря на сильное влияние греческих рукописей, она не перестала функционировать, а, напротив, с определенной долей успеха сохранила свои позиции перед внешним влиянием" (там же, 128).
В качестве большого достоинства рассматриваемого исследования мы выделяем правильность занятой методологической позиции: А.Сьϧберг принципиально возражает против того, чтобы любое совпадение славянского и греческого управлений считать результатом воздействия греческого на славянский. Он критикует, например, точку зрения Н.А. Мещерского который, исследуя, правда, гебраизмы в славянских переводах, а не грецизмы, любое соответствие объявляет калькой (скажем форму и отвеща есфирь къ мордохаеви) (О синтаксисе...). Если быть по-настоящему и последовательно строгим, то совпадение управлений не может говорить о влиянии (в противоположность тому, что расхождение управлений всегда говорит о самостоятельности переводящего {{135}} языка). Сказанное особенно относится к общей области славянской и греческой культур.
В области расхождения славянской и греческой культур, однако, утверждения о греческой влиянии на славянское управление приобретают большую убедительность, поскольку здесь, как мы уже говорили, словосочетаемость творится заново. В области расхождения культур — об этом также упоминалось — практиковался поморфемный принцип перевода, который мог относиться не только к деривации, но и к словоформам. Иными словами, эти два априорных предположения дают основание ожидать калькирование в переводах, относящихся к специфически греческой (христианской) культуре. Исследования, способного подтвердить предположения, мы не провели.
Подводя итоги изложенному в первом разделе главы, можно сказать, что при переводе словосочетаний славянский язык проявлял себя не только в виде сохранности связи ключевого и зависимого слов, но и в виде сохранности синтаксических связей. Сохранным оказалось, например, славянское управление. В случае вариативности славянского управления греческий язык мог оказать влияние на предпочтительный выбор близкой или соответствующей конструкции (о чем далее будет сказано более подробно но прямое калькирование греческого управления ожидается преимущественно только в области расхождения двух культур.
В дополнение к сказанному в третьей главе можно утверждать, что сохранность славянских словосочетаний проявила себя и в области синтаксиса.{{136}}
Во втором разделе главы, посвященной грамматической проблематике, рассматривается соотношение греческих исходных и славянских переводящее фраз в аспекте их структур.
Структуры фраз изучаются в терминах анализа по непосредственным составляющим, причем поясняющие замечания, в которых кратко изложена процедура такого анализа и используемая здесь символика, по причинам композиционного равновесия вынесены в сноску5.
Рассмотрим сначала простую фразу, а затем перейдем к сложной. Χыпишем, например, первую простую фразу из Сав, попавшуюся при чтении с самого начала памятника. Ею оказалась: не оставлѫ васъ сиръ придѫ къ вамъ с греческим соответствием оὐκ ἀφήσω ủμᾶς ὀρφανούς, ἔρχομαι πρὸς ủμᾶ (Ио 14,18; Сав 25б). На следующей странице представлена структура двух приведенных фраз, причем оказалось возможным воспользоваться одной схемой. В пятой сноске об этом сказано подробнее, но мы хотели бы напомнить, что наш НС-анализ доводится только до уровня словоформ.
оὐκ — ἀφήσω — ủμᾶς — ὀρφανούς — ἔρχομαι — πρὸς ủμᾶς
не — оставлѫ — васъ — сиръ — придѫ — къ вамъ
Структуры двух фраз — греческой и славянской — совпали полностью. {{137}}
Может быть, перед нами случайное совпадение? Едва ли. Если таким же образом сопоставить структуры второй, третьей и т.д. фраз (считаем от начала Сав), то обнаруживается то же самое повторение структур. Ниже эти фразы выписаны с греческими соответствиями, но полных схем мы не приводим в силу их принципиальной ясности. Ср.:
ἐγείρεσυε — ἄγωμεν — ἐντεῦθεν
въстанѣте — идѣте — отъсѫдж
ἐγώ — εἰμι. — ἡ ἄμηελος ~ ἡ ἀληθινή
азъ — есмь — лоза — истиньная
Отвечают друг другу структуры не только простых фраз, но и сложных. Сопоставим для примера структуру первой по тексту Сав сложной славянской фразы со структурой соответствующей греческой.
τα ῥήματα — ἃ —ἐγὼ — λαλῶ — ὑμῖν — ἀπ᾽ ἐμαυτοῦ — οὐ — λαλῶ
гл҃ы— ѧже— азъ— гл҃ѫ—вамъ— о себе—не— гл҃ѫ
Полное совпадение, устанавливаемое здесь, также не является случайным. Вторая по тексту сложная славянская фраза, а также третья, четвертая и т.д. своей структурой полностью отвечают греческим фразам. Мы выписали их с греческими соответствиями, но без полных схем, которые вполне ясны с принципиальной точки зрения. Ср.:
πιστεύετε—μοι—ὅτι—ἐγὼ—ἐν τῶ πατρὶ—καὶ—ὁ πατὴρ—ἐν ἐμοί
вѣрѫ—имѣте6—ми—яко—азъ—въ оц҃и—и—оц҃ь—въ мнѣ
ἀμήν — αμήν — λέγω — ὑμῖν — ὁ πιστεύων — εἰς ἐμε —
аминь —аминь — гл҃ѫ — вамъ — вѣрѹѧи — въ мѧ—
τὰ ἕργα — ἃ — ἐγὼ — ποιῶ —κἀ—κεῖνος — ποιήσει
дѣла — яже— азъ — творѫ — и — вы7 — ст҃воритъ.
Если продолжать подобные выписки, то убеждаешься, что тождество структур греческих и славянских фраз наблюдается настолько регулярно, что любая мысль о случайности совпадений должна быть отброшена. К такому же выводу приходили все исследователи синтаксиса древнеславянских евангельских текстов.{{138}}
А.остал указывал, что "на греческий текст Евангелий можно смотреть как на параллельный" (Вопросы..., 14). Р.Ружичка писал: "Поразительна параллельность причастных конструкций старославянского и греческого языков... Старославянские причастные обороты отражают оригинал как в отношении семантики, так и в отношении порядка слов" (ІУ Международный..., 252). Этим же автором в другой работе (Синтаксическая..., 1-7) собраны высказывания ученых по интересующему нас вопросу. Приведем ненекоторые из них: К. Горалек настаивал на том, что "стремление буквально приблизить древнеславянский перевод к официальному греческому тексту, ведущее к тотальной грецизации, следует считать одной из основных движущих сил, определивших древне-славянский перевод Евангелия"; Й. Курц указывал, что "если дневнеславянский текст поместить рядом с его греческим оригиналом, то в глаза бросается широкое совпадение синтаксических и синтактико-стилистических структур. Χесспорно, что древне-славянский синтаксис... испытал сильное греческое влияние"; В. авранек писал, что синтаксис славянских переводов Евангелия представляет собой своеобразный отпечаток греческого синтаксиса. Χольшинство авторов, писавших по проблематике синтаксиса первых славянских переводов, полагало, что можно прямо говорить о "заимствованном синтаксисе"8 (Р. Ружичка, Греческий, ...)· Правда, предпринимались попытки отделить так называемые "автохтонные" синтаксические модели от "заимствованных" (Й.Бауэр, . Бирнбаум; изложение содержания работ см. у Ружички, Синтаксическая ..., 1 и след.), но в вопросе осталось все же много неясного. Можно согласиться с тем, например, что если структуры отличаются одна от другой, то перед нами их "автохтонность"; если же структуры, с другой стороны, совпадают, то не всегда следует говорить о "заимствовании", о влиянии синтаксиса одного языка на синтаксис другого.
Несколько ниже проблема синтаксического места греческого языка в первых славянских переводах будет рассмотрена подробнее, — эта проблема не допускает столь решительных выводов, к{{140}} которым пришли В. авранек, Й. Курц или К. Горалек, — сейчас же мы хотели бы подчеркнуть, что в славянских евангельских текстах действительно обнаруживаются синтаксические структуры, полностью повторяющие структуры исходных греческих фраз.
Приведенное правило имеет исключения.
Если читать Сав с начала, то первое исключение устанавливается уже в первой стихе. В греч. Ио 14,10 читается ὁ πατὴρ ὁ ἐν ἐμοὶ μένων ἀυτὸς ποιεῖ τὰ ἔργα, а в слав. (2.5а) инеем оц҃ь живѧи: и сѧ вь мнѣ тъ творитъ дѣла. Ясно, что структуры фраз, в которых количество словоформ неодинаково, не могут совпасть друг с другом, — обязательно потребуется дополнительный узел. Поэтому все те случаи нарушения пословного принципа перевода, которые рассматривались в первой главе, являются, конечно, одновременно и примерами несовпадения структур греческой и славянской фраз. Однако показанный там же вторичный характер их возникновения, т.е. объяснение нарушений с позиций текстологии и психологии ошибок, в равной мере сохраняет свою доказательную силу. Поэтому на части мест, в которых обнаруживается несовпадение структур двух фраз, мы можен не останавливаться.
Однако определенное количество нарушений пословного принципа перевода, приводящее одновременно и к разрушению соответствия структур фраз, не имеет вторичного характера и, следовательно, ждет своего разъяснения. Здесь мы в первую очередь говорим о переводах одного греческого слова двумя славянскими, (см. выше стр.55): μοιχάω часто переводится прѣлюбы творити, εἰρηνέυω переводится как миръ имѣти, εὐχαριστέω — как хвалѫ въздати, κεφαλόω — как пробити главѫ и т.д. Между прочим, эти переводы не объясняются недостаточными ресурсами славянского языка: в Сав, например, вместо хвалѫ въздати в одном месте наблюдается похвалити; {{141}}
М.М. Копыленко упоминает о переводе Нового Завета митрополитом Алексией (ХІУ в.), в котором пословный принцип выдерживается полностью и имѣти миръ заменяется на мирствовати, прѣлюбы творити заменяется на любодѣиствовати и т.д. (Исследование..., 107). (Отдаленность перевода митрополита от кирилло-мефодиевской эпохи по времени в данном случае не имеет существенного значения, так как неологизмы образованы по деривационным моделям единого древнеславянского языка). Следовательно, допустимо предположить, что перед нами не вынужденный, а свободно выбранный прием при переводе.
Чем же он объясняется?
На наш взгляд, он в определенной мере объясняется наличием аналогии.
В первой главе уже упоминалось о тон, что иногда греческая синтетическая грамматическая форма переводится славянской аналитической: например, ἐῥῤέθη переводится как речено бысть или βληθῆ как въвръжено бѫдетъ (см. выше стр. ).
Такие случаи встречаются нередко: в чтении Ио 14,28 εἰ Ạγαπᾶτέ με ἐχάρητε ἄν славянское сослагательное наклонение образуется аналитически аще бысте любили мѧ въздрадовалисѧ бысте (Сав 14,28); в чтении Ио 8,12 οὐ μὴ περιπατήσῃ ἐν τῇ σκοτίᾳ, ἀλλ΄ ἕξει τὸ φῶς... долженствование в славянском выражено аналитически не имать ходити въ тъмѣ нъ имѣти иматъ свѣтъ жизни (Сав 29а); ср. также перевод личной формы греческого глагола аналитической конструкцией с причастием: ὃς ὤφειλεν αὐτῷ ῡκατὸν δηνάρια иже бѣ длъжънъ емѹ рм҃ъ пѣнѧзъ (Мф 18,28; Сав 43б), ἀπόδος εἴ τι ὀφείλεις въздаждъ ми имьже еси длъжънъ (Мф 18,28; Сав 436), σωθήσεται сп҃енъ бѫдетъ (Ио 11,12; Сав 816), ζήσεται живъ бѫдетъ (Ио 11,25; Сав 82б). С другой же стороны, в некоторых местах греческие аналитические конструкции переводятся на славянский синтетически: καὶ ἐὰν γένηται εủρεῖν αὐτό и аще обрѧщетъ ѭ (Мф 18,13; Сав 29а), εἰ θέλεις τέλειος εἶναι хощеши ли исплънити иди (Мф 19,21; Сав 45а), Причина {{142}} расхождения синтетизма и аналитизма между двумя языками — в единственной возможности выражения грамматического значения так или иначе; на самом деле, славянское сослагательное наклонение не образуется иначе как аналитически, поэтому расхождение с греческим в этом случае есть результат возможности лишь такого выражения данного грамматического значения. Переводчики не имели альтернативы; система славянского языка навязывала им свои формы.
С нашей точки зрения, — наша позиция является умозрительной и по этой причине не исключает и других объяснений,— случаи вынужденного перевода одного греческого слова двумя славянскими по аналогии привели при затруднениях к свободным переводам одного слова двумя. Если правильно, что калькирование, как и вообще образование неологизма, представляет собой затруднение при переводе, то переводы εἰρηνέω как мирствовати или μοιχάω как любодѣиствовати возникли в результате преодоления затруднений. Влияние аналогии позволяло обойти трудности заменой одного греческого слова парой славянских; так возникли миръ имѣти и прѣлюбы творити.
Автор ясно понимает, что предложенное объяснение является психологическим, предположительным и даже весьма ненадежным 10. Не настаивая на его справедливости, мы тем не менее настаиваем на необходимости поисков объяснения любого отказа от пословного принципа и любого отклонения от синтаксической структуры исходной греческой фразы.
Рассмотрим теперь, как сказывается на структуре фразы употребление двух славянских слов вместо одного греческого и одного славянского вместо двух греческих.
Для этой цели разберем несколько схем.{{143}}
Как видно, структура исходной фразы существенным образом не меняется: на место слова становится словосочетание, которое имеет то же самое синтаксическое значение, что и замененное им слово. A.M. Пешковский указывал, что синтаксическое значение может быть выражено сколь угодно большим количеством словоформ (например, содержание прямого объекта в равной мере выражено во фразах "принеси бумагу", "принеси белую бумагу", "принеси белую меловую бумагу первого сорта" и т.д.) (Русский..., 172); перед нами именно такой случай замены. Сказанное справедливо и по отношению к тем случаи, когда одним славянским, словом заменяются два греческих. Ср.:
В этой фразе, которую мы из-за нехватки места не привели целиком, во второй части греческим двум словам снова соответствует одно славянское: ἀλλ᾽ οἱ κακῶς ἔχοντες {{144}} нъ болѧщии (Мф 9,12; Сав έ6а); синтаксическое значение (субъект) при этом не изменяется.
Если проверить прочие случаи отклонения от структуры исходных греческих фраз, то становится ясным, что разобранные нами примеры представляют абсолютное большинство таких отклонений. При несовпадении структур исходной греческой и результирующей славянской фраз (мы выражаемся в терминах графического представления НС-анализа) имеет место или подъем на один шаг (когда одно славянское слово соответствует двум греческим) или спуск на один шаг (когда два славянских слова соответствуют одному греческому); если сделать шаг вниз или соответственно вверх, то всегда отыскивается узел, общий как для греческого, так и для славянского текста; синтаксическое значение, выражаемое этим узлом, остается сохранным (об этом, впрочем, см. непосредственно ниже).
Мы фактически сказали, что перестройки структуры греческой фразы при переводе настолько минимальны, что, можно считать, они никогда не поднимаются до ее (структуры) основных конституирующих элементов. Нам по крайней мере, если не считать исключений, приводимых в следующем абзаце, не встретилось замены обстоятельственной ветви, например, объектной (не говоря о том, чтобы, скажем, субъектная ветвь заменилась на предикатную или субъектная на атрибутивную и т.д.). Основные конституирующие элементы структуры фразы (субъект, предикат, объект, атрибут, обстоятельство) всегда сохранны, но любой из них допускает выражение двумя, тремя и т.д. слогами, где мы и встречаем варьирование. Поясним сказанное.
Исключения из приведенного правила минимальны. И.В. Ягич упоминал о том, что греческий глагол σεληνιάζομοι переводится или как бѣсьновати(сѧ) (бѣситисѧ) на новы мѣсѧца (Мф 17,15) или как мѣсѧчьныѩ недѫгы имѣти (Мр 4, 24), и давал толкование этого места ("здесь больше объяснения, чем перевода") (К проблеме..., б). И на самом деле, в рассматриваемом случае структуры греческой и славянской фраз расходятся {{145}} больше чем на один шаг, так что перед нами подлинная "вольность" переводчика. Ср.:
[сынъ]—на новъ—мѣсѧць—бѣситъ сѧ (Сав 42а).
Аналогичный случай "вольного" перевода с расхождением структур (на схемах) больше чем на один шаг наблюдаем в Асс, Map, Сав, Остр в качестве соответствия греческому ὑδρωπικός .Ср.:
Этими двумя случаями "вольного", или, как его иногда называют, "идиоматичного", перевода (об идиоматичности славянских евангельских переводов см. в Заключении) практически исчерпывается материал отступления от структуры греческого текста большем чем на один шаг.
Вcе прочие случаи отступления от структуры греческого текста не превосходят на схеме одного шага вниз или одного шага вверх. Ср.: οὐαὶ δὲ ταῖς ἐν γαστρὶ ἐχούσαις горе же непразнымъ (Μφ 24, 19; Сав 876); ὃν δὲ ἐλιθοβόλησαν овы же камениемь побишѧ (Μφ 21,35; Сав 46а); εἶδεν τὴν πενθερὰν αὐτοῦ ... πυρέσσουσαν видѣ тъщѫ его... огнемь жегомѫ (Мф 8,14; Зогр, Map, Асс, Остр, в Сав — болѧщѫ огнѣмь). В некоторых случаях возможны сомнения, сложное слово или словосочетание перед нами, — δυσβάστακτα (Мф 23,4) бѣдне носима или бѣдненосима (неудобьносима)? ὁ οἰκεδεσπότης {{146}} (Μφ 24,43) домѹ владыка или домѹвладыка? Словоделение scripture continua, проведенное издателями памятников, уязвимо с теоретической точки зрения; аргументам в поддержку концепции двух простых слов успешно противостоят аргументы, согласно которым здесь одно сложное слово.
Если подвести итоги, то можно сказать, что отступления от греческой структуры фраз, за двумя исключениями, в терминах НС-анализа не превышают одного шага. В системе иных понятий и несколько иным способом то же самое формулируется так: одно греческое слово способно заменяться двумя славянскими и, напротив, одно славянское слово может переводить два греческих, но при этом синтаксическое значение, выражаемое в греческом тексте, ничуть не меняется. Во всех этих случаях структура основных конституирующих элементов фразы, т.е. фактически ее синтаксис, не претерпевает изменений.
Эмпирические наблюдения, изложенные в разделе В настоящей главы, нуждаются в теоретическом осмыслении. Действительно: каким образом, говоря вообще, принципиально возможна сохранность структуры греческой фразы в славянском тексте? означает ли все сказанное нами, что в славянских евангельских текстах не представлены синтаксические средства славянского языка? если это предположение верно, то по какой причине оказались необходимыми столь массовые синтаксические кальки? если это предположение неверно, то как отделить кальки от "автохтонных" синтаксических средств? Вопросов возникает значительно больше. Ответы на них по необходимости относятся не к славистике, а к общему языкознанию, к методологии лингвистического исследования.
Чтобы уточнить, что имеется в виду, разберем показательный пример. Пусть по принципам НС-анализа схематически изображена структура фразы из Мф IV, 19, причем анализ доводится до морфем в словоформах. Так как учитываются морфемы, использовать одну схему для двух фраз, как мы делали раньше, оказалось невозможным; тем не менее, чтобы выделить общие {{147}}структурные элементы обеих фраз, мы применили обозначение совпадающих узлов одинаковыми цифрами. В анализируемых фразах сделаны упрощающие купюры, не меняющие, конечно, их структур{{-150-}}.
{{148}}
{{149}}
На наших схемах оказалось восемь уровней анализа: если считать снизу, то первым уровнем является уровень морфем, вторым — уровень основ (с узлом 16 на обеих схемах), третьим — уровень словоформ, уровни с четвертого по седьмой могут быть названы словосочетательными, уровень восьмой — это уровень фразы. Заметим, что число уровней при анализе фраз не является постоянным: у нас, например, словосочетания обнаружили иерархическое строение, в результате чего имеем целых четыре словосочетательных уровня; то же самое могло случиться, скажем, с уровнем основ (ср. русскую основу "устаревш-", при анализе которой можно выделить четыре деривационных уровня) в т.д.
До настоящего момента мы постоянно говорили только об анализе конкретных фраз и о структуре вполне определенных речевых произведений, бывших в этом анализе. Однако эти структуры на схемах отражают, объективируют и нечто, свойственное другим фразам. Для доказательства этого прибегнем к методу лингвистического эксперимента. Схема 2 не изменятся ня в одном своем узле, если вместо древнеславянского текста поместить русский, — "женщин-а-вел-а-сын-а-мал-еньк-ого-мальчик-а-и-девочк-у-подруг-у-е-го". Нечто общее, представленное на схеме, обнаруживает себя еще более явно, если отказаться от учета уровней морфем и основ и оперировать только с уровнем словоформ; тогда узлы 1-І5 относятся к русским фразам "Я взял книгу "Анна Каренина" и томик стихов Блока", "Кто-то постучал в дверь больного дома с крышей крытой железом" и т.д. Такое сокращение учета узлов можно провеств до пяти ("Я вижу папу и маму"), до трех ("Лева несет мячик") и даже до двух ("мы гуляем"). Заметим вплоть до дальнейшего, что сокращение учета узлов не может проводиться иначе, как поуровнево, т.е. переходя от пяти узлов выше, мы не можем перейти к четырем, а должны{{150}} непременно сразу перейти к трем.
Эксперимент убеждает нас, что схемы структур, полученных НС-аналиаом, представляют не только определенные, вполне конкретные текстовые единицы. Скажем, та часть схемы, которая записана узлами 3,4,5 относится к словосочетаниям "я и ты", "мы с тобой", "Петя да Вася", "огромный дом и покосившаяся лачужка, доживающая свой век" 11 и т.д. Это означает, что данная часть схемы выражает нечто общее, стоящее за всеми здесь перечисленными (и неперечисленными аналогичными) текстами; можно сказать иначе: эта схема представляет собой инвариант по отношению ко всем этим текстам.
Упомянув об инварианте, мы практически оставили анализ так называемых текстовых единиц и переели к изучению языковых единиц (подробнее о соотношении текстовых и языковых единиц сказано в сноске12). Схема, полученные анализом вполне определенных фраз, содержат, как оказывается, языковые единицы.
Если среди языковых единиц различать константные, т.е. морфемы, и вариабельные, т.е. модели (Л. Блумфилд, Язык,170), то лишь на первом уровне анализа можно говорить о морфемах, а на всех остальных уровнях устанавливаются модели; рассмотрением моделей ограничим себя.
Модели, как и морфемы, изучаются в двух планах — в плане выражения и в плане содержания.
В плане выражения модель представляет собой, во-первых, совокупность некоторых элементов и, во-вторых, порядок следования этих элементов. Что касается более детальной характеристики элементов модели, то ими являются классы единиц низшего уровня. Важно обратить внимание на то, что элементами модели служат именно классы низших языковых единиц, а не сами единицы.13
Если мы употребили термин "класс", то тем самым было сказано, что образующие элемент модели низшие языковые единицы имеют некоторые общие свойства 14. Эти общие свойства можно описывать в синтаксических понятиях; можно описывать их и в {{151}}терминах плана содержания и думать, что синтаксис является производным от семантики. В этой случае надо обратиться к понятию грамемы15. Грамемой называется элементарное деривационное, т.е. словообразовательное, или реляционное, т.е. грамматическое, значение, свойственное или морфеме, или модели; выделение этих значений и особенно разделение этих значений на элементарные и комплексные в большинстве случаев проводится интуитивно. Например, на наших схемах узлу 8 свойственна грамема субъекта, узлу 2 — грамема действия, узлу 3 — грамема объекта и т.д. Вcе указанные грамемы являются для этих узлов основными или релевантными, а прочие грамемы, которые свойственны конкретный языковым единицам, входящим в класс, не играют существенной роли. Например, субъектом может быть существительное или местоимение, им может быть существительное любого рода, им может быть существительное любого числа; все эти грамемы для модели, представленной в узле 1 и имеющей узлы 8 и 2, не являются релевантными, релевантна только грамема субъекта. Из этого следует, что класс языковых единиц, являющийся компонентом модели, характеризуется одной релевантной грамемой или набором релевантных грамем. Что же касается нерелевантных грамем, то они в составе класса варьируются в неопределенных пределах. Это установление понадобится в дальнейшем, поэтому мы хотели бы выделить его специально.
Модель как языковая единица охватывает лишь один низший уровень, она никогда не охватывает два или три и т.д. низких узла. На наших схемах модель фразы охватывает линь узлы 8,1, 2 и только. Узел 8 представлен одним словом — иисѹсъ, но это есть характеристика данного речевого произведения; он ножет быть представлен несколькими словами, например бъставыи изъ мѣртвыхъ исѹсь; с другой стороны, к узлу 2 относится большая совокупность слов, но это также характеризует только данную конкретную фразу; этот узел без перемены релевантной грамемы может быть сведен к одному слову, например видѣ. Χолее подробно об этом говорится в сноске 16, но скажем и здесь, что по методологическим препятствиям модель как языковая единица —{{152}} явление лишь двухуровневое, а не многоуровневое.
Таким образом, в НС-анализе в случае графической презентации структуры фраз в схеме присутствуют языковые единицы — модели. Элементами моделей служат классы низших единиц, причем критерием образования классов являются релевантные грамемы. Модель охватывает только два уровня анализа. Структура фразы в НС-анализе — это схема соединения моделей для производства данного конкретного текста.
До сих пор мы излагали — по необходимости кратко 17— некоторые принципы лингвистического анализа; цель изложения состояла в суммировании общелингвистических положений с точки зрения, пригодной для понимания нашей славистической проблематики.
Однако ограничиться лингвистикой для ответа на вопросы, приведенные в начале настоящего раздела, как оказалось, нельзя. Понятие модели в предложенном выше рассуждении является чисто лингвистическим; оно возникло в результате анализа текста и только текста. Между тем нас бы в первую очередь интересовал человек, производящий тексты, или, точнее, речевой механизм, свойственный человеку. Сказанное становится понятным, если вспомнить, что перевод осуществляется именно человеком, — осознать механизмы перевода, следовательно, осознать действие речевого механизма переводчика. Поэтому для того чтобы разобраться в синтаксических вопросах, оказалось необходимым выйти за границы лингвистики и обратиться к той проблематике, которая называется психолингвистической 18.
Здесь нам важно указать, что модель как онтологическое явление не есть принадлежность одного лингвистического анализа и что она объективирует некоторый речевой механизм, реально свойственный говорящему. В психолингвистике представлена и специально исследуется проблема психической реальности языковых моделей 19. Чтобы не раздувать настоящего раздела главы, имеющего, - и это понятно, - лишь вспомогательное назначение, скажем без{{153}} доказательства, что модель в психолингвистике отождествляется программе действия и поэтому к модели могут быть применены характеристики программы.
Из этих характеристик особенно существенно (для наших задач) понятие детерминации. Детерминацией применительно к речи называется предсказуемое появление определенной единицы выражения или класса таких единиц. Например, во фразе "дом очень больш-" флексия "-ой" детерминирована моделью словоформы прилагательного в функции предиката; здесь детерминируется конкретная (константная) морфема. Если же рассмотреть текст "дом очень ", то здесь детерминируется не конкретная словоформа, а класс словоформ типа "мал", "велик", "красив", "известный" и т.д.; можно указать на свойство, которым должны обладать все языковые единицы, входящие в класс (прилагательное или причастие мужского рода, единственного числа и именительного падежа). Однако в рамках описанного класса словоформ имеет место не детерминация, а выбор, т.е. дом называется "маленьким" или "красивым" в зависимости от смысловой интенции говорящего. Важно, однако, подчеркнуть, что форма этих лексем заранее детерминирована, как и детерминирована одна из выражаемых ими грамем.
Понятие детерминации, примененное к моделям, позволяет, по нашему мнению, объяснить, почему структуры греческих и славянских фраз оказались совпадающими.
Нам приходилось упоминать, что критерием включения языковых единиц в класс, детерминируемый моделью, служат релевантные грамемы, а прочие (нерелевантные) грамемы, которые могут быть свойственны языковой единице, несущественны и, следовательно, не препятствуют ее вхождению в класс. Например, "дом" во фразе, разобранной ранее, бывает, например, "заметным" (причастие) или "красивым" (прилагательное); грамемы этих слов, связанные с их принадлежностью к разным грамматическим категориям, не{{154}} препятствуют их вхождению в один класс, так как они (слова) выражают — оба в равной степени — грамему именного предиката.
На этом основана гипотеза, развиваемая в данной разделе главы, — принцип релевантных грамем как критерий при образовании классов, детерминируемых моделью, способен привести к возникновению в речевых механизмах переводчика межъязыковых классов языковых единиц. Скажем иначе: в один и тот же класс, по нашему предположению, могут входить языковые единицы (морфемы, модели) двух разных языков.
Мысль о существовании межъязыковых классов высказывается в литературе вопроса. Например, Ю. Найда указывает, что хотя классы слов в разных языках иногда не совпадают друг с другом, тем не менее можно заметить "фундаментальное совпадение языков в отношении классов, обычно называемых "именами" и "глаголами"". Он же показывает, что в большинстве языков наблюдается совпадение не только указанных двух классов, но и еще двух, поэтому в качестве итога имеем: 1) объектные слова, примерно эквивалентные именам; 2) событийные слова (event words ), примерно эквивалентные глаголам; 3) слова-квалификаторы объектных и событийных слов и 4) относительные слова, примерно эквивалентные предлогам и союзам индо-европейских языков (Принципы..., 20-21). Подобное же наблюдение находим у О.П. Суника (Общая..., 31; Вопросы..., 45). И тот, и другой применяют для формирования межъязыковых классов, отождествляемых далее с частями речи, учет грамматического значения или, как бы мы сказали, грамем (предметность, атрибутивность, процессуальность, динамичность и т.д.); критерии плана выражения не применяются. О.П. Суник прямо пишет: "классификация слов по частям речи является не формальной, а содержательной — семасиологической" (Вопросы..., 41); он имеет в виду, конечно, только "знаменательные" части речи (существительное, прилагательное, местоимение, наречие, числительное, глагол), которые не имеют ничего общего со "служебными" частями речи (предлог, союз) (A.M. Мухин, Части..., 158). Ср., однако, полемические соображения А.А. Леонтьева{{155}} (Фиктивность..., 80-86). Тем не менее надо отметить, что попытка выбрать в качестве классификационного критерия некоторый признак всегда в конечном итоге приводит к семантике. Например, А.Е. Супрун определяет части речи как "специализированные в каких-то функциях группы слов", но в конце концов указывает на первичность семантического признака ("грамматическая специализация слов зависит от их значения") (Грамматические..., 209). Части речи неразрывно связаны с членами предложения: вопреки взгляду, по которому на некоторых этапах глоттогонического процесса "существуют члены предложения, но нет частей речи" (.П. Мельников, Психолингвистические...,118), следует думать, что "становление системы языка происходит как одновременное становление системы частей речи и членов предложения" (Ю.В. Рождественский, Типология..., 169). В качестве резюме приведем высказывание И.И. Мещанинова (Структура..., 7): "Подлежащее, сказуемое, дополнения и определение являются общеязыковыми категориями. Их наличие обусловлено тою функциею, которую они выполняют в строении предложения. Их назначением служит передача отношений между его членами. Предикативные, объектные и атрибутивные отношения прослеживаются во всех языках". Сюда же примыкает следующая мысль: "Если мы считаем, что в терминах членов предложения может быть описана структура в любом языке, то разумно предположить наличие универсальных законов доминации членов предложения" (B.C. Храковский, Проблема..., 192).
Таким образом, предпосылкой возникновения межъязыковых классов являются языковые универсалии синтаксиса и, может быть, морфологии, причем они устанавливаются анализом плана выражения (подробнее о проблеме языковых универсалий см.: В.А. Успенский, Языковые...; Ч. Хоккетт, Проблема..., особенно стр. 70).
Следовательно, нет теоретических или практических препятствий для того, чтобы в один класс включить, например, греческие и славянские имена, так как ими выражается одна и та же грамема. В один класс входят также греческие и славянские глаголы и т.д. {{156}}
Показать существование межъязыковых классов понадобилось нам, чтобы подойти к мысли о том, что при двуязычии модели, на основании которых проходит производство речи, могут детерминировать именно эти межъязыковые клессы. Скажем по-другому: пусть язык А является для говорящего первичным (родным) языком 20, а язык В — вторичным; согласно нашему предположению, модель языка А может детерминировать словоформы не только этого языка, но и языка В. При двуязычии модель некоторого языка может детерминировать межъязыковой класс низших языковых единиц.
Эмпирическим подтверждением гипотезы служат хорошо известные синтаксические кальки. Например, речевое произведение "Мы работаем без жаловаться", записанное от изучающего русский язык немца, можно понять только в том случае, если мы согласимся, что модель, представленная на схеме в узлах 3,6,7, — немецая модель,.— может детерминировать русские словоформы.
Ср. аналогичные фразы "Год позже Петя уехал домой", "От времени революции до теперь...", в которых использованы русские слова, детерминированные немецкими моделями (Е.М. Верещагин, Вопросы..., 59). Существование межъязыковых классов языковых единиц ответственно за то, что принадлежность фразы определенному языку устанавливается только в зависимости от уровня анализа,— в нашем случае все речевые произведения принадлежат русскому языку на фонологическом и морфологическом уровнях, а также на уровнях моделей основ и словоформ, но не принадлежат этому языку, т.е. являются немецкими, на уровне моделей словосочетаний.{{157}}
Скажем, кстати, что проблема принадлежности фразы определенному языку при билингвизме принципиально не имеет абсолютного решения и соответствующее решение всегда зависит от уровня анализа (Е.М. Верещагин, Психологическая..., 59 и след.).
Однако — и это важно — при билингвизме далеко не всегда можно определить языковую принадлежность модели, ответственной за производство фразы. Например, на схеме модель, представленная в узлах 1,2,4, может принадлежать как русскому языку (поскольку текст "мы работаем" произведен без отклонений от системы и нормы русского языка), так и немецкому (wir arbeiten правильно и по-немецки). Что присходит в реальном механизме говорящего, знать нам не дано; поэтому приходится постулировать существование языковых единиц, общих для двух языков. Общими для двух языков могут быть языковые единицы любого уровня (фонемы, морфемы, основы, модели словоформ, словосочетаний, фраз) (Е.М. Верещагин, Психологическая..., 75); здесь мы интересуемся только общими синтаксическими моделями.
Противопоставим общим моделям, т.е. моделям, принадлежность которых одному из двух языков не устанавливается, частные модели, т.е. модели, принадлежащие одному из двух языков.
Подведем итоги теоретическим положениям, высказанным в разделе В настоящей главы.
Языковые модели, устанавливаемые НС-анализом, психически реальны и отражают (объективируют 21) принципы функционирования речевого механизма. Модель состоит из элементов и порядка следования (этих элементов). Элементами модели являются детерминируемые классы низших языковых единиц. Модель детерминирует только релевантные грамемы; все прочие грамматические, лексические, фонологические, понятийные и дальнейшие характеристики языковых единиц, входящих в детерминируемый класс, могут быть самыми разнообразными. Нерелевантной оказывается и языковая принадлежность единиц, входящих в класс; в этом кроется принципиальная возможность возникновения межъязыковых классов{{158}} языковых единиц. Принципиальная возможность существования межъязыковых классов заключена также в универсалиях содержания синтаксиса и морфологии.
Например, модель, представленная на русско-немецкой схеме в узлах 1,2,4, детерминирует, чтобы в узле 4 были выражены грамемы имени, множественного числа и именительного падежа. Ничего большего модель в данном элементе не определяет. Эта модель не определяет и языковой принадлежности имени во множественном числе и именительном падеже. Так как указанные грамемы в равной степени свойственны немецкому и русскому языкам, билингв может с одинаковым успехом употребить здесь местоимения "мы" и "wir ", существительные "люди" и " Leute " и т.д. В пользу действительного существования межъязыковых классов и общих моделей говорят многочисленные примеры так называемой смешанной речи. Во фразе "Leichte Entlastung наступает после десяти утра, это уже не часы пик", произведенной изучающим русский язык немцем, грамемы имени, единственного числа и именительного падежа выражены немецким словосочетанием. Тем не менее эти грамемы вполне отождествляются грамеман руского языка, так как глагол согласуется с именем без всяких препятствий; подчеркиваем: русский глагол согласуется с немецким именем. Это означает, что русские и немецкие имена у билингва входят в один и тот же грамматический класс.
Таким образом, билингв, т.е. лицо, владеющее двумя языками, строит свою речь на том или другом языке, используя, во-первых, общие модели и, во-вторых, частные модели. Языковая принадлежность общих моделей принципиально не устанавливается; если сказать то же самое в противоположной форме, то общие модели принадлежат как языку А, так и языку В. Частные модели принадлежат или языку А, или языку В. Есть основания полагать, что общие языковые модели у изучающего второй язык не создаются заново, а переносятся из первичного (родного) языка (Е.М. Верещагин, Вопросы..., 61-62); следовательно, вторичный речевой механизм не функционирует отдельно от первичного. Речь на{{159}} языке А и речь на языке В в каких-то аспектах обеспечивается общим речевым механизмом. Поэтому в качестве суммы мы могли бы наглядности ради (несколько поступившись строгостью анализа) сказать: у билингва больше, чем один речевой механизм, но меньше, чем два.
Теперь попытаемся применить общелингвистические и психолингвистнческне данные к нашему славянскому материалу.
Первая модель, использования на наших схемах 1 и 2 (см. стр. 148), представлена в узлах 1,2,8; при лексическом наполнении она в греческом тексте дала Ἱησοῦς εἶδεν, а в славянском исѹсъ видѣ. Эта модель должна быть объявлена общей для обоих языков, так как модель с субъектом на первом месте в именительном падеже и предикатом — глаголом на втором отыскивается в описаниях и греческого языка, и славянского.
Вторая модель, охватываащая узлы 2,3,9, которая дает тексты εἶδεν Σίμωνα и видѣ симона, также является общей — модель сочетания глагола с прямым дополнением отыскивается в описаниях как греческого, так и славянского языков.
Третья модель (узлы 8,4,5,29)— это еще одна общая для двух языков модель. Это копулятивная трехместная модель с использованием союза καὶ и и (копулятивный союз считается за отдельное слово — см. выше стр. 39 ), в равной мере свойственная и греческому, и славянскому языкам.
Если продолжить подобный анализ, то легко прийти к выводу, что четвертая модель (узлы 4,6,10), пятая (5,7,13), шестая (6,11,12), седьмая (7,14,15), т.е. что все перечисленные модели, также являются общими, свойственными двум языкам.
Разительное совпадение синтаксических структур греческого и славянского текстов объясняется поэтому не воздействием одного языка на другой, не синтаксическим калькированием, а тем важным психолингвистическим фактом, согласно которому при двуязычии некоторые языковые модели обеспечивают производство речи на двух языках. {{160}}
Ряд грамем оказался также общим для греческого и славянского языков, например грамемы имени, грамемы падежа, грамемы глагола, грамемы времени, числа, залога, наклонения, рода и т.д. Важно заметить, что отождествление грамем, выражаемых моделями равных языков, действительно имеет место в речевых механизмах; в противном случае согласования типа "Leichte Entlastung наступает..." были бы логически невозможными. Нас не интересует способ такого отождествления (сознательный или бессознательный); мы, однако, подчеркиваем, что такое отождествление принципиально имеет место.
Таким образом, общие теоретические вывода лингвистического и психолингвистического характера, рассмотренные ранее, на наш взгляд, могут удовлетворительно объяснить полное совпадение синтаксических структур исходного греческого и результирующего славянского текстов.
Имеется, правда, несколько осложнениях случаев.
Например, иногда имени во множественном числе одного языка соответствует собирательное имя (т.е. формально в единственном числе) другого языка. Ср. использование в греческом имени во множественном числе, а в славянском собирательного имени: οἱ ἀδελφοί σου ἕξω ἐστήκασιν братрѣ твоѣ вьнѣ стоѩтъ (Лк 8,20; Зогр, Нар, в Асс, Сав, Остр — братиѣ); πορεύου δὲ πρὸς τοὺς ἀδελφούς μου иди же къ братри моеи (Ио 20,17; Map, в Асс, Остр — братии); πᾶς ὅστις ἀφῆκεν ... ἀδελφοὺς вьсѣкъ иже оставитъ братиѭ (Мф 19,29; Map, Зогр, в Асс, Сав, Остр - братиѭ). Аналогичное соответствие этих двух имен наблюдается также в Лк 14,12 (Зогр, Map), Ио 21,23 (Зогр, Асс, Сав, Остр), Мф 28,10 (Асс, Сав, Остр, Зогр, Map), Лк 21,16 (Зогр, Map, Сав, Асс, Остр), Мф 23,8 (Зогр, Map, Асс, Остр). Подобные же переводы встречаются довольно часто. С другой стороны, греческое собирательное τὰ παιδία переводится на славянский множественным числом: γένησθε ὡς τὰ παιδία бѫдите яко {{161}} дѣти (Мф 18,3; Сав 41б); ср. также: καὶ ὀλίγα ἰχθύδια и мало рибиць (Мр 8,7; Сав 40а), καὶ θεραπεύων πᾶσαν νόσον...ἐν τῷ λαῷ и цѣлѣѧ всакъ недѫгъ... вь людехъ (Мф 4,23; Сав 32а), ἐνώπιον παντὸς τοῦ λαοῦ прѣдъ всѣми людьми (Лк 8,47; Сав 526) и т.д. Нетрудно заметить, что при переводе грамматическая форма не играет никакой роли и что семантика множественного числа ставится выше всего. На самом деле, грамема множественности представлена в собирательных именах; поэтому имена во множественном числе и собирательные имена (формально здесь имена единственного числа) входят в один (межъязыковой) класс. Примат семантики, между прочим, виден в том, что собирательные имена, хотя и входят в парадигму форм единственного числа, согласуются с глаголами во множественном числе (в греческой грамматической традиции это явление известно как согласование κατὰ σύνεσιν, т.е. по значению); ср. в этой связи знаменательное совпадение переводов в двух языках: ὁ ὄχλος οửτος ... ἐπάρατοί εἰσιν народъ съ... проклѧти сѫть (Ио 7,49; Сав 286). Ср., с другой стороны, расхождение между языками по форме при полной сохранности грамемы множественности: καὶ πᾶς ὁ ὄχλος ἔχαιρεν и все людие радовахѫса (Лк 13, 17; Сав 586).
Соверменио аналогичные случаи сохранности грамемы мы видим и в замене греческого имени существительного славянским прилагательным. В переводах греческий генетив в атрибутивном или притяжательном значениях нередко замещается славянским прилагательным, произведенным от соответствующего существительного, так что конструкция из двух существительных в разных падежах (один из надежей определяется моделью более высокого уровня, а вторым всегда выступает генетив) заменяется конструкцией из существительного и прилагательного, причем поскольку прилагательное согласуется с существительным, мены падежей здесь не бывает. Ср.: ὁ υἱὸς τῆς ἀπωλείας (Ио 17,12) встречается в Сав дважды, но одни раз наблюдаем сохранение той же модели, что и в греческом тексте (сн҃ъ погыбѣли 26б), а другой — перевод по модели, {{162}} описанной в предыдущей фразе (сн҃ъ погыбѣльны 108а). Грамема атрибутивности свойственна обеим моделям, поэтому они заменяют друг друга. В славянских переводах, правда, модели с производным прилагательным предпочитаются моделям с существительным в родительном падеже: ὁ ἀπὸ Ναζαρὲθ τῆς ̢αλιλαίας иже отъ назареѳа галилеискаго (Мф 21,11; Сав 84б), ἐκ τούτου τοῦ γενήματος τῆς ἀμπέλου отъ сего плода лозьнаго (Мф 26, 29; Сав 94б), ὁ υἱὸς τοῦ ἀνθρώπου сн҃ъ чл҃скы (Мф 18,11; Сав 29а), τὰ πετεινὰ τοῦ οὐρανοῦ птицѧ нб҃скыѧ (Мф 6,26; Сав 33б), ὰ κρίνα τοῦ ἀγροῦ цвѣты сельныѧ (Мр 6,28; Сав 33б; так же Мр 6,30; Сав 33б), εἶδεν ... Ἰάκωβον τὸν τοῦ ̭εβεδαίου видѣ ... иякова сн҃а зеведеова (Мф 4,21; Сав 32a), οἱ βασιλεῖς τῆς γῆς цр҃е земьныии (Мф 17,25; Сав 416), εἰς τὸν τόπον τοῦτον τῆς βασάνου на мѣсто се мѫчъное (Лк 16,28; Сав 5Іа), ἀγέλη χοίρων стадо свиное (Лк 8,32; Сав 54а), πνεῦμα... ἀσθενείας дх҃ъ недѫжънъ (Лк 13,11; Сав 58), ζεύγη βοῶν Ạγόρασα сѫпрѫгъ воловьныхъ кѹпихъ (Лк 14,19; Сав 596), οἱ ἐργάται ἀδικίας дѣлателе неправьдьнии (Лк 13,27; Сав 61а), ὁ κριτὴς τῆς ἀδικίας сѫды неправьдьны (Лк 18,6; Сав 65а), τοὺς ἄρτους τῆς προθέσεως ἔφαγεν хлѣбы прѣдъложеныѧ ястъ (Мр 2,26; Сав 736), ἐπὶ πᾶσαν τὴν δύναμιν τοῦ ἐχθροῦ на всѫ силѫ вражиѫ (Лк 10,19; Сав 576), ἐν τῇ βασιλείᾳ τῶν οὐρανῶν въ цр҃ствии нб҃сцѣмь (Мф 18,1; Сав 41б; так же Мф 18, 3; Сав 41б — дважды) и т.д. Отметим, что модель сочетания существительного с прилагательным в славянском переводит не только ту греческую модель, которая была указана, но и синонимичные ей, например βλέπουσι τὸ πρόσωπον τοῦ πατρός μου τοῦ ἐν οὐρανοῖς видѧтъ лице оц҃ю ми нб҃скѹмѹ (Мф 18,10; Сав 29б; так же: Мф 18,14; Сав 29б; Мф 18,19; Сав 30а; Мф 5,45; Сав 30а; Мф 5,48; Сав 30б) и т.д. Отметим также, что деривация прилагательного в славянском обнаруживает варианты, — словосочетание τὰ πετεινὰ τοῦ οὐρανοῦ встречается в Сав два раза, но в первый раз мы имеем птицѧ нб҃скыѧ {{163}}(Мф 6,26; 336), а во второй — птицѧ нб҃съныѧ Мф 8,20; 346) 22. Укажем в заключение, что прилагательное в славянском меняется под влиянием изменений управляющего слова, а в греческой модели из двух имен атрибутивное существительное никогда не претерпевает перемен, — ὁ δεχόμενος δίκαιον εἰς ὄνομα δικαίου μισθὸν δικαίου λήμψεται приемлѧи правьдьника вь имѧ правьдьниче мьздѫ правьдьничѫ приемлетъ (Мф 10, 41; Сав 38а). В качестве оговорки следует сказать и о том, что наблюдаются и полностью совпадающие модели сочетаний существительного и прилагательного в обоих языках, — ὁ πατὴρ ủμῶν ὁ οὐράνιος оц҃ь вашъ нб҃скы (Мф 6,26; Сав 336; так же Мф 6,32; Сав 34а).
έаканчивая рассмотрение этого типа осложненных грамматических переводов, в качестве итога можно сказать, что, несмотря на формальное отличие модели одного языка от модели другого, полностью сохраняются релевантные грамемы. Синонимика моделей, подобная рассмотренной во второй главе синонимике слов, объясняет и, вероятно, обусловливает их взаимозаменяемость; в результате этого возникают варианты. Как мы уже это видели по отношению к словесному варьированию, грамматическое (формальное) варьирование ничуть не затрагивает семантики и оставляет ее инвариантной.
Инвариантность грамматической семантики логически возможна, разумеется, лишь в той области, в которой имеется совпадение грамем, выражаемых моделями двух языков. Если такого совпадения не обнаруживается, то, как и в переводе слов, наблюдаем или недодифференциацию, или сверхдифференциацию (о третьем пути перевода — синтаксическом калькировании—см. далее).
Например, если полагать, что грамема конъюктива в придаточном предложении в греческом действительно выражена, то перевод конъюнктива славянским индикативом, наблюдающийся совершенно регулярно (поскольку просто нет иной возможности), {{164}}представляет собой случай недодиффервнциации. Ср.: ἐὰν οửν ὁ ὀφθαλμός σου ἁπλοῦς Ἥ, ὅλον τὸ σῶμά σου φωτεινὸν ἔσται аще ѹбо око твое есть просто. все тѣло твое просто есть (Мф 6,22; Сав 33а).
С другой стороны, грамема двойственного числа в новозаветной греческом практически не представлена, но она вполне жива в славянском. В переводах она находят свое формальное выражение; перед нами сверхдифференциация. Например, в повествовании о призвании апостолов Андрея и Петра читаем: καὶ λέγει αὐτοῖς· δεῦτε ὀπίσω μου и гл҃а има. идѣта въ слѣдъ мене (Мф 4,19; Сав 32а); в славянском местоимение третьего лица и глагол имеют форму двойственного числа. В рассказе об исцелении двух слепцов (Мф 9,27-32) славянские глаголы последовательно имеет форму двойственного числа: идѣста, припадоста, вѣрѹета, глаголата, отврѣзоста, бльдѣта, рьцѣта, прослависта (Сав 38а)23 , причем мы не назвали и другие части речи, которые также выражают двойственное число. Надо сказать, правда, что в славянском двойственное число редко, но все же может заменяться множественным: в рассказе об исцелении другой пары слепцов эти слепцы дважды (Мф 20, 32,33) восклицают ἐλέησον ἡμᾶς, κύριε, но в первом случае в славянском переводе употребляется двойственное число (помилѹи на ги҃), а во втором — множественное (помилѹи ны ги҃) (Сав 44б).
Следовательно, если грамемы, выражаемые моделями равных языков, не совпадают, то имеет место или недодифференциация, или сверхдифференциация. Как и в случае синонимического варьирования, мы наблюдаем полную аналогию механизмам перевода слов.
Мы упомянули о том, что при несовпадении граней сопоставляемых моделей в двух языках третьим путем перевода могут явиться кальки. В этой связи нам хотелось бы несколько задержаться на проблеме влияния греческого языка на славянский, дискутирующейся в научной литературе. В этой литературе, по нашему мнению, {{165}} выделяются три основные точки зрения.
Сторонники первой точки зрения полагают, что трудно говорить о влиянии греческого языка на славянскую грамматику и что, напротив, следует считать синтаксис древнеславянского языка (не всегда, но в абсолютном большинстве случаев) полностью сохранным. Например, И. Белоусов (Дательный...) показал несовпадение употреблений греческого родительного и славянского дательного абсолютных оборотов и — вопреки Востокову и Χуслаеву— сделал вывод о том, что славянский дательный самостоятельный "представляется явлением особенным, а иногда даже самостоятельным и совершенно оригинальным" (там же, 72). (О дательном самостоятельном см. ниже). А.В. Правдин исследовал употребление родительного падежа в древнеславянских текстах в сопоставительном плане и пришел к выводу о "независимости старославянского родительного отложительного падежа от соответствующих явлений греческого синтаксиса" (Аблативные..., 43). Форму агента в пассивных конструкциях исследовал .Χройер (Личный..., 5 и след.), который показал, что греческим формам управления (ὑπό с дательным падежом, παρά с родительным, ἀπό также с родительным) в древнеславянском соответствует или инструментальный беспредложный падеж, или предложная конструкция из отъ с родительным, причем выбор той или иной формы, по его мнению, обусловлен внутриязыковыми славянскими закономерностями, а именно: при пассивно-возвратной конструкции употребляется предлог отъ с родительным падежом, а при партиципиально-презентном пассиве — инструментальный падеж (мы сохраняем терминологию автора). . Χройер выделяет и описывает некоторые возможные случаи греческого влияния (особенно тогда, когда в греческом в пассивной конструкции употреблены редкие в ней предлоги ἐκ, ἀπό и παρά, имеющие локальное значение), но его общий вывод таков: "употребление и распределение [славянских форм] проходит только по внутриславянским закономерностям" (там же, 92). Н.И. Толстой в своей примечательной работе о кратких и полных формах прилагательных разрушил убеждение, что полная форма прилагательного {{166}} стоит там, где в греческом тексте имелся артикль, и что в иных случаях употреблялась краткая форма, т.е. он отвел мысль о механическом употреблении форм прилагательных в зависимости от члена. По его мнению, первоучители употребляли "ту или иную форму прилагательного независимо от наличия или отсутствия греческого члена" (Значение..., 51). Употребление полной или краткой формы обусловлено внутренними закономерностями славянского языка.
Согласно второй точке зрения, субстанционального влияния греческого языка на славянский на самом деле не было, но греческий оказывал функциональное влияние, т.е. греческим языком обусловлена предпочтительность одних моделей или неупотребительность других. Например, Р. Вечерка (К переводу...) показал, что предложный и беспредложный родительный разделительный имелся в славянском языке до эпохи переводов, что он был в эту эпоху отождествлен с аналогичной греческой моделью и что он, наконец, стал более употребителен, чем раньше. Приведем обширную выписку из другой работы Р. Вечерки: греческий язык оказывал влияние "скорее как стимул, активизирующий средство выражения, потенциально существующее в старославянском; см., например, употребление предлога отъ после глаголов, выражающих опасение и т.д. (не ѹбоитесѧ отъ... [Мф 10,28; Асс] ; храмина же исплънисѧ отъ... [Ио 12,3; Зогр, Map, Асс]). B других случаях греческий выступал как своего рода 'ускоритель' или 'замедлитель' некоторых свойственных старославянскому процессов развитая. Таким образом, он оказывал известное давление на относительную частоту конкурирующих языковых средств в текстах... Известную роль язык греческих подлинников сыграл, по всей видимости, также при виборе родительного или винительного после управляющего глагола" (Р.. Вечерка, Синтаксис..., 222). Я. Бауэр считает, что в области синтаксиса "следует говорить не о грецизации, а лишь о стилизации строя сложного предложения под греческий" (Влияние..., 248). Ср. также: Й.Курц, Проблематика..., II; М. Бауэрова, {{167}} Χеспредложный..., 288.
Наконец, третья точка зрения сводятся к постулированию постоянного и широко распространенного синтаксического калькирования. Например, Р. Ружичка, исследовавший причастные конструкции, пишет: "Подражание греческий причастным конструкциям в древнеславянских переводах имело такой размах, какой трудно еще раз встретить в истории великих литературных языков. Употребление, семантика и частотность причастий в славянских оригинальных произведениях, которые передавали бы те же содержания, несомненно были бы другими" (Синтаксическая..., 365). Χозникновение дательного самостоятельного тот же Р. Ружичка (Греческие..., русское резюме в "17 Международный...", 252) объясняет следующим образом: старославянский дательный часто (например, в притяжательных конструкциях) соответствует греческому родительному; такое отождествление падежей в одной модели привело и к их отождествлению в другой — так славянский дательный самостоятельный явился калькой греческого родительного самостоятельного. Надо отметить, правда, что другие ученые, изучавшие дательный самостоятельный, воздерживаются от признания его калькой и примыкают ко второй точке зрения из трех разбираемых нами; ср.: Я. Станислав, Дательный...; . Бирнбаум, К выделению..., 245. Л. Пацнерова синтаксическими кальками в славянском считает употребление инфинитива после глаголов типа тъворити, ѹтвръдити, модель винительного с инфинитивом, инфинитив—перевод греческого субстантивированного инфинитива с артиклем, инфинитив с целевым значением; ср.: ἐνεδρεύοντες αὐτὸν θηρεῦσαί τι ἐκ τοῦ στόματος αὐτοῦ лаѭще его ѹловити нѣчто отъ ѹстъ его (Лк 11,54; Пар, Зогр) (Синтаксис..., 550).
По нашему мнению, все три точки зрения нельзя признать достаточно убедительными; этому препятствуют некоторые методологические требования того анализа, которому принадлежит само понятие кальки и который называется контактологическим (Е.М. Верещагин, Психологическая..., 59). Нам уже приходилось излагать свою общую позицию (там же, 59 и след., особенно 65); здесь мы{{168}} повторяем сказанное ранее, но под углом зрения конкретных задач.
Определенная языковая модель называется, как известно, калькой, если она некоторое время назад не принадлежала языку А и если она отыскивается в языке В, с которым язык А состоит в контакте. Отсюда следует, что контактологический анализ всегда является диахроническим, т.е. учитывающим элемент времени. Отсюда следует также, что предпосылкой анализа служит наличие по крайней мере двух описаний языка А — описания этого языка в первый момент времени и описания этого же языка во второй момент времени. Описание некоторого языка возможно только в том случае, если имеется достоверное количество текстов; в этом случае с помощью определенной техники удается перечислить в списке так называемые языковые единицы (фонемы, морфемы, модели). Количество текстов, бывших в анализе, достоверно лишь тогда, когда имеется уверенность, что ни одна из языковых единиц не выпала из поля зрения. Если эти условия соблюдены, то можно заниматься поисками калек; в противном случае контактологический анализ не имеет смысла.
Что мы видим в нашем материале? Язык В — это греческая койне, описания которой имеются. Язык А — это древнеславянский язык, данный нам прежде всего в текстах кирилло-мефодиевской эпохи. Искомое — кальки в этом киридло-мефодиевском языке; следовательно, то описание древнеславянского языка, которое получено изучением переводов, должно быть признано состоянием языка А во второй момент времени. Описания же древнеславянского языка до кирилло-мефодиевской эпохи по понятным причинам не имеется, т.е. отсутствует описание языка А в первый момент времени. Поэтому общеметодологические соображения запрещают заниматься поисками калек. Единственное, что мы можем сделать, — это отождествить две модели в разных языках (например, совпадают εῖς τῶν μικρῶν τούτων и единъ малыхъ сихъ — Мф 18,14; Сав 296) или противопоставить их друг другу (например, расходятся δύο ủμῶν и в҃ отъ васъ — Мф 18,29; Сав 29б){{169}}; любые выводы о происхождении славянской модели (калька греческого родительного разделительного; самостоятельная модель) методологически несостоятельны.
Поэтому исследование калек в древнеславянских текстах кирилло-мефодневской эпохи — проблема, не имеющая решения.
В качестве предупреждения подчеркнем, что выше, когда нам приходилось говорить об использовании одних и тех же моделей в двух языках, мы никогда не касались вопроса их происхождения.
Остается подвести необходимые итоги.
В настоящей грамматической главе развивается несколько положений, поэтому в заключении не удается построить логически цельного рассуждения, подобного форме итогов трех первых глав.
В разделе А мы продолжали заниматься словосочетаниями в связи с проблематикой, рассмотренной во второй и третьей главах. Χыла установлена аналогия: сохранность славянских словосочетаний при переводе проявляет себя в выборе зависимого слова; подобным образом сохранность славянских словосочетаний проявляется в славянском управлении или — шире — в сохранности формальных синтаксических связей. Есть основания, правда, думать, что греческое управление влияло на славянское в области расхождения греческой и славянской культур, но мы не провели подтверждающего исследования.
В разделе В была предпринята попытка найти объяснение факту последовательного совпадения синтаксических структур греческих и славянских фраз. При объяснении этого факта в литературе вопроса, как правило, говорят о широком влиянии греческого на славянский; точка зрения сводится к мысли, по которой производство речи на разных языках обеспечивается некоторым числом общих для этих языков синтаксических моделей. Если модель, детерминирующая классы низших языковых единиц, должна описываться с привлечением понятия релевантной грамемы, то легко понять причины возникновения межъязыковых классов языковых{{170}} единиц. Поскольку некоторые грамемы универсальны, т.е. отыскиваются в ряде языков, в один класс могут войти единицы, принадлежащие языку А и принадлежащие языку В (языковая принадлежность единицы класса несущественна). Следовательно, при изучении текстов, возникших в результате перевода, необходимо различать общие языковые модели и частные языковые модели (последние принадлежат только одному языку из двух); общие языковые модели обеспечивают совпадение структур греческого и славянского предложений, причем нет необходимости предполагать влияние одного языка на другой. Что же касается частных языковых моделей, то применительно к нашему материалу возможна одна лишь их кодификация, т.е. перечисление в списке. С контактологической точки зрения, в области частных языковых моделей допустимо предполагать синтаксическое калькирование, однако по отношению к славянским евангельским текстам выявление калек невозможно; ему препятствуют методологические соображения — язык евангельских текстов нельзя сравнить с древнеславянским языком докирилло-мефодиевской эпохи.{{171}}
1. Аналогичные примеры приводит .А. Золотова (Развитие..., 250): Часть отпуска опять пожертвую на Ленинку; Особое внимание уделяется на создание кабинетов (современная русская разговорная речь).
2. И.С. Ильинская предложила разнести управление по разным научным дисциплинам: "управление, обусловленное характером грамматического оборота, входит в область изучения грамматики"; "управление, обусловленное значением управляющего слова, является предметом лексикологии" (Управление..., 96). Думается, что подобное разделение затруднительно провести (окажется много сомнительных случаев) и что, кроме того, оно едва ли принесет ощутимую пользу в познании явления.
3. Этот же глагол может переводиться на славянский и без предлога: προσῆλθον οἱ φαρισαῖοι τῷ Ἱησοῦ поимашѧ ис҃ѹ фарисеи (Мф 19,3; Сав 42б){{218}}
4. Интересно наблюдение И. Χакернагеля относительно повторяемости предлога в сочинительных словосочетаниях. И.Χакернагель (Индоевропейский..., 1-19) стремился показать, что если речь идет о языке со старой литературной традицией, то в нем предлог относится к двум или трем словам в сочинительном словосочетании и не повторяется; в языке с относительно молодой литературной традицией перед каждым словом сочинительного словосочетания предлог повторяется. И. Добрев, как кажется, подтвердил вывод Χакернагеля: в евангельских текстах он обнаружил около 30 случаев повторения предлогов в парах, хотя греческие тексты обходятся одним предлогом. Ср.: περὶ δὲ τῆς ἡμέρος ἐκείνης καὶ ὥρας οὐδεὶς οἶδεν о дни же томь и о часѣ никътоже не вѣстъ (Неподкрепленное..., 522).
5. Языковые единицы, как известно, разделяются на константные и вариабельные. Константные языковые единицы имеют постоянный набор фонем и по'тому могут быть записаны с помощью обычного алфавита; константными языковыми единицами являются морфемы (разделение морфов и морфем в духе дескриптивной школы нами не учитывается). Χариабельные языковые единицы, соответственно, постоянной фонемной формы не имеют и записываются с помощью специально оговариваемого алфавита. Например, языковая единица, в равной мере представленная во фразах "дом стоит", "мальчик спит", "самолет летит", может быть записана как N + V , если мы предварительно оговорим, что символ N изображает любое имя существительное, а символ V— любой глагол. Χариабельными языковыми единицами являются модели ( patterns ).
Модели в лингвистической анализе устанавливаются после того, как завершен этап сегментации исследуемого текста и выделены морфемы (например, "сам-о-лет-лет-ит"). Модели устанавливаются на основе критерия непосредственной связи, причем этот критерий предполагает апелляцию к интуиции (морфемы "лет" и "ит" связаны между собой более тесно, чем морфемы "ит" и "сам"). Однако модели не привязаны к некоторому определенному тексту, бывшему в анализе; они относятся к ряду текстов (например, модель русского глагола, состоящая из глагольной лексемы с показателями{{219}} времени, наклонения и залога и личной флексии, отражает не только форну "летит", но и "стоит" и "спит"); следовательно, модели по своей природе являются инвариантами для многочисленных текстов.
Критерий непосредственной связи — это лишь один из аспектов связей, существующих между морфемами; непосредственная связь представляет собой случай, противоположный отсутствию связи. Между этими двумя крайними случаями могут быть установлены разнообразные переходы, т.е. допустимо говорить о более или менее тесной связи между морфемами. Указанное измерение степени связи наличествует в образе иерархии, возникающем при графическом представлении структуры фраз по принципам анализа по непосредственным составляющим (далее — НС-анализ).
Приведем поясняющий пример. Пусть анализируется некоторая фраза и проведена сегментация текста; пусть речь идет о фразе "баб-ушк-а и дед-ушк-а очень люб-ят мал-еньк-ого внук-а". Эти морфемы не представляют собой простой последовательности, как, скажем, текст есть последовательность литер и пробелов (в печатном тексте нет ничего, кроме литер и пробелов). Некоторые текстовые единицы — морфемы — объединяются в текстовые единицы более высокого порядка: ясно, что морфемы "баб-" и "очень" связаны между собой гораздо менее тесно (может быть, они даже вообще не связаны), чем морфемы "люб-" и"-ят". Первой текстовой единицей более высокого, чем морфемы, порядка являются основы: здесь мы в нашем примере можем указать на текстовые единицы "бабушк-", "дедушк-", "маленьк-". Текстовыми единицами второго более высокого, чем морфемы, порядка, являются словоформы ("бабушка", "дедушка" и т.д.). Текстовыми единицами третьего порядка служат словосочетания ("бабушка и дедушка", "очень любят"). Текстовыми единицами четвертого порядка обычно называют словосочетательные группы, или синтагмы: в нашем примере это "очень любят маленького внука". Последней текстовой единицей является сама фраза, или, по иной терминологии, предложение. Мы видим, что{{220}} самые низшие текстовые единицы (морфемы) включаются сначала в высшую текстовую единицу первого порядка, затем в высшую текстовую единицу второго порядка и так далее вплоть до предельной текстовой единицы самого высокого порядка — фразы.
Это отношение последовательного включения текстовых единиц друг в друга исследуется едва ли не в любой грамматической теории: в грамматике зависимостей оно выступает как понятие управления, в операционной школе — как понятие коррелятора, в НС-анализе — как понятие доминации. Принципиальная эквивалентность всех трех теорий показана в научной литературе (С.Я. Фитиалов, Об эквивалентности...).
Вcе то, что выше было сказано словами, с еще большим успехом удается показать с помощью схем. Мы применяем схемы, сложившиеся в НС-анализе. При схематическом представлении анализа текста, принятом в НС-анализе, каждой фразе в соответствие ставится один конечный неориентированный связный граф без циклов, имеющий не менее двух узлов, называемый деревом. О соответствующей терминологии из теории графов ("ветвь", "узел") см. в специальной литературе (К. Χерж, Теория...; О. Оре, Теория... ).
Схемы, возникающие в результате НС-анализа, объективируют не только текстовые, но и языковые единицы (об этом подробнее см.: Е.М. Верещагин, Вопросы..., 50 и след.).
6. Здесь одному греческому слову соответствуют два славянских. Далее в нашей главе об этом говорится подробнее, но уже сейчас можно обратить внимание на то, что пара славянских слов вместо одного греческого не меняет общей схемы фразы.
7. вы здесь ошибочно вместо тъ: ἐκεῖνος никогда не переводится как вы; кроме того, глагол, зависящий от ошибочного вы, стоит в единственном, а не во множественном числе и тем самым указывает на местоимение единственного числа. Допущенная ошибка хорошо объясняется с позиции общей теории ошибок.
8. Немецкий термин Lehnsyntax; ;поэтому, может быть, следовало бы перевести: "калькированный синтаксис". Если же учесть,{{221}} что в области синтаксиса иного воздействия языка на язык, кроме калек, не бывает, то строгое разделение "заимствований" и "калек" теряет свое значение.
9. Этот термин употребляет, например, М.М. Маловский (Об определении...); его повторяют некоторые другие авторы. Мы его ставим в кавычки потому, что он еще не вошел в систему лингвистических терминов.
10. Предложенное объяснение не охватывает части примеров. ̠ιστεύω переводится или как вѣрѫ имѣти или как вѣровати, причем в рядом расположенных чтениях. Скажем, Ио 14, 11-12 читается πιστεύετέ μοι ὅτι ἐγὼ ἐν τῷ πατρὶ... διὰ τὰ ἔργα αὐτὰ πιστεύετε μοι. Ἀμὴν ἀμὴν λέγω ủμὭν, ὁ πιστεύων εἰς ἐμὲ τὰ ἔργα ... ποιήσει, а в славянском тексте на месте πιστεύω три раза употреблены разные формы, причем в последнем случае синтетическая, полностью соответствующая греческому глаголу, — вѣрѫ имѣте ми яко азъ въ оц҃и... за истая дѣла вѣрѫ емлете ми. аминь аминь гл҃ѫ вамъ вѣрѹѧи вь мѧ дѣла... створитъ (Сав 25а). Если в славянском имелся глагол вѣровати, то мы не можем сказать, почему все-таки частотнее его аналитические формы типа вѣрѫ имѣти, — здесь о каких-либо затруднениях при переводе (подобных затруднениям при калькировании) говорить не приходится.
11. Количество слов в копулятивном сочетании может быть сколь угодно большим.
12. Предметом лингвистики, как и ряда смежных с ней наук, является речевая деятельность человека, но при размежевании пограничных дисциплин предметом лингвистики оказывается язык, т.е. "одна из самобытных семиологических систем, являющаяся основным и важным средством общения данного человеческого коллектива" (О.С. Ахманова, Словарь..., 530). Язык для лингвиста, не интересующегося биологической основой речи, существует только в текстах; язык как система знаков извлекается из текста. Процедура анализа состоит из следующих операций: во-первых, из операции сегментации, во время которой текст в согласии с{{222}} определенной процедурой членится на так называемые текстовые единицы; во вторых, из операции отождествления, во время которой повторяющиеся текстовые единицы выявляются, объединяются в классы и благодаря абстракции объявляются вариантами единой инвариантной единицы нового качества — языковой единицы; наконец, в-третьих, из операции составления списка, во время которой языковые единицы сами сводятся в некоторые классы, устраняются так называемые алло-единицы и в конечном итоге возникает список языковых единиц. Этот список языковых единиц и только этот список и называется в лингвистике языком.
Χолее подробно о нашей точки зрения см.: Е.М. Верещагин, Психологическая..., 63 и след.; он же, Вопросы..., 45 (в этой работе, правда, в популярной форме изложения).
13. Между тем иногда встречаются неверные взгляда. Например, Э. Χенвенист пишет о способности моделей "разлагаться на конститутивные элементы низшего уровня" (Уровни ..., 444).
14. мы различаем термины "класс" и "список", причем противопоставление возникло в результате разделения свойства некоторого элемента и его атрибута. Свойством называется такая характеристика отдельно взятого элемента, благодаря которой он автоматически относится к некоторому множеству однородных ему элементов. Например, в фонологических построениях, не порывающих с фонетикой, свойства фонемы — согласность, звонкость, компактность и т.д. Атрибут,— характеристика элемента, устанавливаемая или на основе его функционирования, или на основе его положения по отношению к другим элементам. Атрибут изучением элемента самого по себе не устанавливается. Например, атрибуты фонемы — частотность, смыслоразличительная функция и т.д. Как правило, понятия свойства и множества совпадают (А.Тарский, Χведение..., 112; Р. Карнап, Значение..., 48); в этом случае множество задается описанием, т.е. указанием этого свойства, и называется классом. Множество, элементы которого имеют только атрибутивные характеристики, задается конкретным перечислением и называется списком.{{223}}
15. В отечественной литературе иногда пишут: граммема. Термин введен в активный словарь лингвистики К.Л. Пайком, дающим ортограмму с одним "м", и мы ее сохраняем. Вcе этимологические соображения, которые требуется здесь учесть, одинаково относятся как к английскому, так и к русскому языкам.
16. Здесь мы исходим из основного принципа лингвистического анализа (см. сн. 12), согласно которому вся информация при установлении языка как системы знаков извлекается только из текста и из одного текста.
17. Χолее подробно наша точка зрения изложена в работах "Психологическая..." (стр. 63 и след.) и "Вопросы..." (стр. 48 и след.).
18. О проблематике психолингвистики см.: А.А. Леонтьев, Психолингвистика; он же, Психолингвистические...
19. См. подробнее: Е.М. Верещагин, Вопросы..., 63.
20. Понятия первичного и вторичного языков не совпадают с понятиями родного и неродного языков. Первичным языком в теории билингвизма называется тот язык, которым билингв владеет лучше; этим языком не всегда оказывается родной язык.
21. Понятие объективации является фундаментальным понятием психологии и психолингвистики, в которых исследуются, как известно, объекты, недоступные прямому наблюдению. Здесь предполагается, что на основании рассмотрения внешнего процесса, относительного которого установлена его связь с ненаблюдаемой закономерностью, можно судить об этой последней. Объективация — это выражение определенного процесса (как правило, ненаблюдаемого) в сопутствующем ему ином процессе или явлении (наблюдаемом).
22. Синонимику в словообразовании прилагательных (в парах типа: фарисеовь — фарисеискъ, чл҃овьчь — чловьчьскъ, господьнь — господьскь, божии— божьскь) описывали П. Пенкова (Синонимия.., 64-69) и Н. Рейтер (Функция..., 363-401); см. также: М. Χродовска-Хоновска, Словообразование... . Подобный же параллелизм суффиксов -ьн- и -ьск- в словообразовании древнерусских прилагательных наблюдала Н.П. Зверковская, которая прямо{{224}} указывает на зависимость данного явления от древнеславянской деривационной модели (Параллельное..., 297).
О синонимичном словообразовании существительных (на -ие, -ьство, -ьствие) см.: В. фон Арним, Исследования....
23. В случаях с сохранением двойственного числа на протяжении ряда фраз (без поддержки греческим текстом) мы наблюдаем явление, обсуждаемое в современной лингвистике под именами "супер-фразы" (А.А. Акишина, К вопросу...) или "сверхфазового единства" (Н.И, Серкова, О некоторых...). Характерным признаком суперфразы является, кроме смыслового, грамматическое единство.
Между прочим, нередко перевод возможен только в пределах "суперфразы", а просто фраза не допускает перевода. Комментируя подобные случаи, P.O. Якобсон приводит в качестве примера английскую фразу I hired a worker "Я нанял/нанимал работника/работницу", которую нельзя перевести на русский язык, если не иметь дополнительной информации (из контекста) (О лингвистических..., 235).{{225}}